Холодная весна - Страница 147

147

Графская опочивальня была плохо освещена, по углам ее лежали густые тени. Там было еще темнее, чем на лестничном пролете — должно быть, огонь в очаге, никем не поддерживаемый, совсем угас. Горела всего одна свечка. Гвионн сощурился; постепенно его глаза привыкли к полумраку. Щель в двери была достаточно большой, чтобы он мог различить в потемках господское ложе.

Сначала рыцарь не осознал весь ужас того, что каждую ночь происходило в этом помещении, но вскоре картина, которую он увидел, заставила его зрачки в ужасе расшириться. Он моргнул и, не веря себе, помотал головой.

Арлетта валялась лицом вниз, раскинув руки и ноги в стороны, как у святого Андрея на кресте. Под живот ей напихали подушек, так, что ее тело вздымалось холмом, вершиной которого являлись ягодицы. Она была прикручена к столбикам балдахина толстой грубой веревкой. В полумраке обнаженное девичье тело отливало лунным блеском. Ее волосы были разбросаны по матрасу, словно она барахталась в рыжих волнах. Лица ее, зарывшегося в перину, не было видно.

Граф был в чем мать родила. Он стоял на коленях позади жены, сгибаясь и распрямляясь, словно отбивая поклоны, тыкаясь в мягкие полукружия передней частью своего таза. Должно быть, он уже поимел ее, как заключил Гвионн при виде обвисшего старческого члена.

Молодой рыцарь почувствовал между ног шевеление; он выпрямился, сложив губы словно бы для свиста, но не издал ни звука. Он недооценил и графа, и его молодую супругу. Кто бы подумал, что дочь де Ронсье внушит такое дикое вожделение этому старому греховоднику? Неудивительно, что Петронилла приклеилась к двери. Такого зрелища Гвионн в жизни не видывал. Интересно, позволила ли бы ему Анна привязать себя подобным образом? Надо будет спросить.

Еще раз нагнувшись к щели, Гвионн заметил еще кое-какие мелочи, при первом взгляде ускользнувшие от его внимания.

В руке у Этьена был толстый кожаный ремень. Гвионн видел, как граф, толкнувшись лобком в тело жены, откидывался назад, а попутно обхаживал ее ремнем по ягодицам. Арлетта содрогалась с каждым ударом, но не подавала голоса. В изумлении рыцарь разглядел синяки и ожоги на ее белых ягодицах, а также полосы на спине и плечах. Да, это не игра, как могло показаться вначале. Это была пытка.

У Гвионна восстало его мужское естество.

Он наблюдал не возбуждающую любовную игру, в которую играли муж с женой ради того, чтобы доставить друг другу удовольствие.

Арлетту истязали.

Странно, но сознание этого не доставило ему удовольствия.

Арлетта Фавелл, рожденная де Ронсье, была истязаема самым грубым, подлым образом, хуже, чем вонючая шлюха во второсортном борделе — и он почувствовал желание помочь ей. Годами он лелеял мысль отомстить ей за то, что ее отец сделал с его родом. Он должен был бы прыгать от восторга при виде того, что ему открылось. Такое унижение! Повторялось ли это каждую ночь? Почему же тогда она не кричала?

Как будто ощутив его сочувствие, Арлетта обернулась белым измученным лицом к двери.

Граф Этьен, минуту передохнув, снова занялся своей женой. Змеей просвистел в воздухе ремень, и еще одна красная полоса добавилась на белой коже.

Кровь бросилась Гвионну в голову. Пусть она дочь ненавистного де Ронсье, но он не имел права просто так стоять и наблюдать за этой пыткой — он ее рыцарь. Необходимо вмешаться. Он сделал бы это ради любой унижаемой и избиваемой женщины, пусть она и была ему врагом. Даже ради собаки или истязаемого мула…

Гвионн вдохнул полной грудью, и поднял руку к засову.

— Ну вот, сучка, — прогремел голос графа. — Я расправился с тобой. Теперь ползи в свою вонючую конуру!

Гвионн отдернул руку и снова прильнул к щелке.

Граф освободил измученную жену и спихнул ее с постели. Она встала на колени — молодое тело светилось на фоне персидского ковра, — села, затем с трудом поднялась на ноги.

Двигаясь, словно старуха, Арлетта удалилась из поля зрения наблюдателя. Через несколько секунд он услышал звук отпираемой двери. Затем дверь захлопнули.

Граф Этьен бросил ремень на пол и, забравшись под покрывало, загасил свечку у изголовья.

Глава двадцать первая

Арлетта еле ползла, сгибаясь от унижения и боли, шаркая ногами по тростникам; каждая мышца ее тела болела, каждый сустав ныл. На плечах у нее был наброшен легкий халат. Ее комната была безлюдна — она никогда не позволяла Веронике, ставшей теперь ее горничной вместо замужней Клеменсии, ждать, пока она, разбитая и опустошенная, явится с любовного свидания с графом. Разве можно было допустить, чтобы слуги знали, какая она возвращалась к себе по утрам?! Она не могла заставить графа изменить отношение к ней, но у нее была собственная гордость.

Горшочек с тонкими восковыми свечами стоял у очага. Арлетта выбрала одну с краю, зажгла ее и бессильно опустилась на овчину, служившую ей покрывалом, чтобы немного отдохнуть, а потом вымыться. Она всегда мылась после того, как ее муж насиловал ее.

Ее знобило, как бывало всегда после пытки. Подбросив дров в огонь, она, прищурив глаза, наблюдала за тлеющими угольками и чувствовала, как слезы душат ее. Они медленно текли по щекам, словно кровь из незаживающей раны.

Сквозняк, потянувший из приоткрывшейся двери, покрыл ее спину мурашками. От щелчка засова у нее в груди бешено заколотилось сердце. Но Арлетта была слишком измотана, чтобы двигаться, слишком измучена, чтобы оторваться от созерцания пляшущих языков пламени. Она лишь плотнее запахнула халат на груди.

— Ты мало меня помучил сегодняшней ночью? — спросила она. — Забыл, что эта комната — мое святилище?

147